Amber route

Žemėlapis - Nemuno delta

Nemuno sala

P. Kulikauskas. Užnemunės piliakalniai

Litvin Razmysl Petrov

Vytauto denariukas su ...

Vytauto denariukai is arti

vytauto denarai su reidele

Proginės monetos

L iš anspaudo

Ornamentuoti kirviai

Э. Гудавичюс. Крестовые войны в Прибалтике и Литва в XIII веке

РЕЗЮМЕ



Борьбе народов Прибалтики против агрессии немецких феодалов, образованию Литовского государства, выстоявшего в этой борьбе, в советской историографии посвящен не один труд, что и позволяет выделить в отдельную проблему освещение роли литовского народа, феодального общества и государства в этой борьбе.


Сама агрессия, балтийские крестовые походы — в первую очередь столкновение двух разных социальных формаций, разных общественно-экономических структур, насильственный колониальный экспорт развитых феодальных отношений в ареал, где только складывались раннефеодальные отношения, расширение сферы господства эксплуататорского класса Средней Европы за счет прибалтийских народов, которым при этом отводилась участь эксплуатируемых социальных низов. Такая социально-этническая «модель» и была создана в образовавшихся немецких феодальных колониях в Ливонии и Пруссии. Литовское феодальное общество отстояло свой самостоятельный путь развития, путь образования литовской народности с классовыми противоречиями, выросшими на едином этническом базисе.


В первоначальный период агрессии она не затронула территории конфедерации литовских земель, что позволило без затруднений образоваться государству из этой конфедерации. Трудно сказать, образовалось бы несколько балтских раннефеодальных государств или Литовское государство стало бы объединителем всех балтских племен- Во всяком случае, когда речь идет о стадии конфедерации земель, нельзя еще говорить о серьезном подчинении этой конфедерацией соседних племен. Можно сказать, что на рубеже XII—XIII вв. (когда немецкие колонизаторы начали подчинение ливских и латгальских племен) литовцы господствовали только над Южной Селонией, территория же латгалов и ливов являлась лишь областью походов литовских дружин. Правда, они здесь основательно хозяйничали, однако без политического подчинения: ливы, латгалы и часть селов платили дань Полоцку. По-видимому, подобными были взаимоотношения и южных куршей с жемайтами (во всяком случае данные середины XIII в. недвусмысленно указывают на политические претензии жемайтов относительно областей Южной Курении). Земгалы и восточные литовцы находились в остром племенном антагонизме.


Несомненно, что с образованием государства сфера подчинения ему соседних племен должна была расширяться. Она и расширялась. Данные середины XIII в. позволяют говорить о подчинении Литвой скалвов, надрувов и части ятвягов, о претензиях уже литовского великого князя (а не только жемайтов) на Южную Куронию.


Но в то же самое время основные силы ятвягов находились или в рядах противников литовского монарха Миндовга, или во всяком случае фактически от него не зависели. Самое же главное заключается в том, что первоначальная власть Миндовга, возвысившегося над князьями отдельных литовских земель, сначала носила более номинальный, чем реальный характер. Перелом произошел только во время междоусобной борьбы Миндовга с наиболее могущественными князьями (Викинтом, Товтвилом, Едивидом, Булевичами) в конце 40-х и начале 50-х гг., а окончательно земли Делтувы и Нальши реально были подчинены власти великого князя только в середине 60-х гг. Жемайтия же, или хотя бы основная ее часть, в течение всего XIII ст. была связана с великим князем только номинальным подчинением.


Можно себе представить, насколько еще было неоднородно в 40—60-е гг. раннефеодальное литовское государство, а тем более, насколько слабыми были его связи с такими подчиненными племенами, как скалвы, надрувы или часть ятвягов. Кроме того, сама система феодальной эксплуатации в то время была незрелой, имела форму полюдья, а при таком положении молодой класс феодалов еще не мог создать всеподчиняющей внешнюю и внутреннюю жизнь общин системы наместничеств, опирающейся на густую сеть великокняжеских замков и дворов, базирующейся на значительной и регулярной феодальной ренте.


При относительно слабых внутренних социально-административных коммуникациях самого великокняжеского домена, при совершенной их слабости на остальной территории государства, при фактическом их отсутствии между этим государством и подчиненными им нелитовскими племенами Литовское государство не могло располагать эффективной наступательной силой, могущей сломить систему замков, базирующуюся на более зрелых, хотя извне принесенных, формах феодальной эксплуатации, систему хорошо вооруженных рыцарских ополчений и военно-монашеских конвентов, систему, поддерживаемую техническими средствами, созданными не малочисленными вотчинными ремесленниками, а цехами ремесленников развитых отечественных и колониальных городов. Однако, с другой стороны, Литовское государство и, в частности, конфедерация жемайтских земель (как самостоятельная политическая единица в 30-х или в 50-х гг. XIII в., как автономно-органическая часть Великого княжества Литовского в последней трети XIII в.) располагали и целым рядом военно-организационных преимуществ, определявших главным образом его оборонительную мощь. Суть их заключалась в специфических чертах военной демократии, еще очень ярко проявлявшихся в первой половине XIII в. и во многом еще сохранившихся во второй его половине. Более слабую оружейно-техннческую оснащенность в данном случае заменял широкий социальный базис, поддерживавший уже все-таки профессионально-политическую, постоянно существующую раннегосударственную, а не во многих отношениях случайную земельно-племенную организацию.


Именно отсутствие так организованной эксплуататорской надстройки предрешило поражение и в конечном счете порабощение большинства прибалтийских племен, позволило образоваться немецким феодальным колониям на их территории: пруссов, ливов, латгалов, куршей, эстонцев феодальные колонизаторы били поодиночке. Эти феодальные колонии не располагали реальной основой. Вся их сила состояла в очень интенсивном обеспечении материальными и людскими ресурсами, руководимом и организуемом римскими папами и опирающемся на материальную основу феодальной Германии и других соседних с нею стран.


Ход борьбы определялся описанной социальной структурой борющихся сторон, а не личными качествами и дарованиями отдельных литовских князей и орденских магистров. Это еще не означает, что последний фактор не порождал отдельных политических шагов, комбинаций и даже целой системы военно-политических действий. Однако упомянутые комбинации и действия приходится расценивать только как частный случай решений, предопределяемых объективно довольно ограниченным кругом возможностей. Приближение к границам этих возможностей давало лишь кратковременный результат, действие которого быстро пресекалось основными тенденциями общественно-политического развития борющихся сторон.


Основное противоречие, порождаемое столкновением этих тенденций, можно выразить формулой: или большая и единая феодальная немецкая колония, живущая за счет эксплуатируемого местного населения, превращенного в крепостное крестьянство, или создание общебалтского раннефеодального государства во главе с великокняжеским доменом в юго-восточной Литве, постепенно подчинявшего отдельные земли и племена, медленно, но неустанно объединявшего разнородные части в одну общую раннефеодальную структуру. При этом следует обратить внимание на то, что оба из противоположных компонентов этой формулы выражали объективно равнозначную по своей социальной сути тенденцию: общественно-политическое включение (в широком смысле слова) Прибалтики в общеевропейский ход исторического развития. То есть принятие христианства народившимся или нарождающимся (в более широком территориальном объеме) литовским или общебалтским эксплуататорским классом, установление им постоянных экономических, политических и культурных связей с соседними, а в дальнейшем с более отдаленными европейскими странами должно было быть неотвратимым последствием не нарушаемого внешними факторами хода социально-политического развития образовавшегося Литовско-балтского государства.


Обе борющиеся стороны опирались на один феодальный базис, разница состояла лишь в степени его развития. Именно данная разница и предопределяла идеологическую суть самой борьбы. Это фактически была борьба за право на эксплуатацию прибалтийских общинников. Политически эта коллизия выражалась непризнанием эксплуататорских и государственных прав правящего класса Литвы. Идеологическое же выражение конфликта по сути дела означало не противоречие между язычеством и христианством (оно только внешне прикрывало саму суть), а противоречие между путями устранения язычества. Объективно это означало столкновение между двумя путями развития феодализма в Прибалтике: путем образования типичной феодальной народности с классами-антагонистами, как и у всех соседних народов, и путем насильственной деформации, путем превращения балтских этносов только в париев феодального общества.


Господство развитого феодализма в Германии, вершина политического могущества папства, запоздалое и только постепенное включение в политические события региона Литовского государства предопределило создание такой политической ситуации, при которой немецкие феодалы и руководившее ими папство воспринимали Прибалтику только как «политический вакуум». Никакой речи о самостоятельном крещении балтских социально-политических образований, об их политическом признании не могло и быть. Такова была точка зрения господствующего класса феодальной Европы.


В данном случае возникает вопрос: существовала ли явно выраженная противоположная точка зрения, отражающая именно уже сложившуюся классовую политическую программу хотя бы самих верхов эксплуататорского класса балтского общества или пренебрежительно-насильственному отношению феодальных агрессоров противостояла только стихийная ненависть первобытнообщинного восприятия насилия, стремление отстоять свою свободу и его идеологическое выражение, проявлявшееся в категорической приверженности к язычеству.


Принятие христианства Миндовгом позволяет ответить положительно на первую часть вопроса. Мало этого: описываемые Генрихом Латвийским переговоры между папским легатом Вильгельмом Моденским и земгальским князем Вестартом дают нам представление о более раннем проявлении этой тенденции, и даже не только у литовцев, но и у несколько отстававших в политическом развитии по сравнению с ними земгалов. Однако в то же самое время конфедерация жемайтских земель, победоносно отстаивающая свою независимость в середине XIII в., идеологически представляла себе борьбу против немецких агрессоров именно как борьбу против христианства.


Практический синкретизм Миндовга и острая приверженность к верованиям предков восставших пруссов — это крайние полюсы единой гаммы чувств и целей прибалтийских племен и народов, отстаивавших свою политическую свободу и свой привычный образ жизни от иноземных захватчиков. Эта идеологическая гамма соответствовала гамме ступеней социально-политического развития прибалтийских народов. В свою очередь следует учесть претензии папства на всеобъемлющее владычество в завоевываемых землях и далеко не всегда совпадающие с этими претензиями планы немецких феодалов, вовсе не считавших себя только наместниками и администраторами папы. Непрерывно шла грызня между Тевтонским орденом и епископатом из-за более лакомого куска. Путь объединения Литвы тоже не был легок. Все это вместе взятое предрешало иногда очень своеобразную и даже совершенно не характерную для общего хода борьбы расстановку сил в отдельных случаях. Поэтому в данной работе борьбу против агрессии немецких феодалов приходится рассматривать во всех ее противоречиях и сложности.


Характерно, что самые большие поражения агрессорам, приведшие их на край гибели (от которой их спасла только очень интенсивная помощь папства), были нанесены не силами всего Литовского государства, а только жемайтской конфедерацией земель (при Сауле в 1236 г., при Дурбе в 1260 г.). Характерно и то, что эти победы были одержаны в оборонительной войне (правда, весьма интенсивной). Источники слабо отражают роль Литовского государства в первой половине XIII в. Поэтому несколько неожиданным из всего хода и характера событий является международное его признание в 50-х гг. (крещение Миндовга в 1251 и коронование в 1263 г.). Такое признание — безусловный компромисс. Но встает вопрос, почему на этот компромисс пошли как папство и Ливонский орден — с одной, так и литовский монарх — с другой стороны, когда сама историческая ситуация, казалось бы, делала их позиции непримиримыми? По известным нам фактам следует считать, что Миндовг более, чем противная сто­рона, нуждался в этом компромиссе: ведь орден вос­пользовался княжеской междоусобицей в Литве и на­нес ей несколько ударов, а Миндовгу даже пришлось подкупать ливонского магистра. Но почему он в таком случае достиг того, что казалось недостижимым? Ответ приходится искать в результатах упомянутых ударов. Они не были значительными. Литовское государство продолжало существовать. При таком положении подкуп Миндовгом магистра привел к целой цепи событий, которые при сложной расстановке сил в обоих лагерях и предрешили заключение упомянутого компромисса. Это было отклонением от генеральной политической линии агрессоров, но сам факт такого исключения очевиден. Причем Миндовг также многим поступился: он отказался от своих сюзеренных врав на Жемайтию и оставил ее на произвол судьбы. В глазах агрессоров это было немаловажной уступкой: пресекалось стремление Литвы сыграть роль объединителя балтских земель, которое к середине XIII в. уже начало проявляться. Поэтому подкуп был только предлогом, а не причиной компромисса, он только вызвал к действию те силы в лагере агрессоров, которые считали, что важнее реальные, хотя бы менее значительные приобретения; чем бескомпромиссные и вряд ли осуществимые цели.


Создание официально-христианского Литовского королевства не устранило борьбы. Если само это королевство получило передышку (трудно сказать, на какое время), то положение брошенного па произвол судьбы его форпоста Жемайтии еще более осложнилось. Как известно, борьба жемайтов привела к неожиданному результату — разгрому орденских сил при Дурбе в 1260 г.


Еще более неожиданным явилось поведение победителей. Отправленное к Миндовгу жемайтское посольство добивалось только одного — распространения его власти на Жемайтию и возобновления борьбы за объединение других балтских земель под его эгидой. По мнению наиболее бескомпромиссных выразителей борьбы против захватчиков, только общелитовский монарх мог эффективно возглавить эту борьбу.


Факты свидетельствуют, насколько серьезной силой являлось Литовское государство. И, конечно, это, а не что-либо другое, более всего предрешило принятие Миндовгом жемайтской точки зрения (1261). Момент казался удачным: в результате всеобщего восстания Куронии (земгалы восстали еще в конце 50-х гг.) и Пруссии в руках Тевтонского ордена осталось лишь небольшое количество замков. Миндовг даже заручился союзом с Новгородом. Действия 1261 - 1262 гг. казались внушительными: литовские войска показались в еще не видавшей их Пруссии, разорили Мазовию и ливонские земли до Цесиса. Но это было именно только разорение и ничего больше. Жители Латгалии литовцев не поддержали, контакт с восставшими пруссами и куршами не установился. Уже к середине 60-х гг. орденские войска начали овладевать замками повстанцев. Упомянутые неудачи балтской стороны в литературе традиционно связываются с внутриполитическими осложнениями в самом Литовском государстве: на самом деле с1264 по 1269 г. оно оставалось пассивным. Но почему литовские войска не овладели хотя бы одной ливонской крепостью после побед начала 60-х гг. или при Карусе (1270) и Айзкраукле (1279)? Почему не была защищена Земгалия в начале 70-х гг. и во время ее последнего восстания (1279—1291), когда земгалы признали власть литовского монарха, литовские и земгальские силы могли действовать сообща и все или большинство земгальских замков находилось в руках повстанцев? Ведь активные действия против Литвы со стороны прусских крестоносцев последовали только с конца 80-х гг., а на ее восточных и южных границах в 80-е гг. больших столкновений не было.


Хотя бы частичный ответ на эти вопросы дают события, происходившие в Земгалии. Ливонцы строили свои замки рядом с земгальскими, пока это «сосуществование» не оканчивалось уничтожением последних. Такую же тактику Тевтонский орден использовал и против Литвы в XIV в., но вплоть до разрушения Каунаса в 1362 г. она не приносила плодов: оборонительный потенциал Великого княжества Литовского в то время во много раз превосходил потенциал маленькой Земгалии. И дело не только в потенциале, но и в коммуникациях, позволявших использовать его. Созданная в конце XIII в. относительно мощная система неманских замков вплотную примыкала к западной окраине великокняжеского домена, а Земгалию от этого домена отделял массив упитской и делтувской земель, где реальная власть великого князя в последнюю треть XIII в. делала только первые шаги, где в течение всего XIV в. так и не образовалась такая густая сеть великокняжеских замков и дворов, как на территории первоначального домена. На что могли опираться даже победоносные литовские войска в отдалении от исходных баз домена? Ответ опять-таки дает сам характер событий: грозная армия Тройдена, перед которой трепетали ливонские магистры, оказалась бессильной против наспех сооруженного Динабургского замка. Так пали Земгалия на севере, а Скальвия, Надровия и Ятвягия на западе. И все это произошло уже тогда, когда жители данных земель, поставленные силой событий перед выбором орденской или литовской власти, явно предпочитали последнюю, когда наиболее упорные защитники этих земель уходили в Литву, а большая часть земгалов вообще переселилась в нее. Ятвягию Литва пробовала защищать, предпринимая большие походы с целью удара по крестоносцам, по их форпостам на территории Пруссии. Характерно, что самым большим литовским походом руководил земгальский князь Намейсис — были налицо все признаки общебалтского объединения под литовскою эгидою. Но в отрыве от коммуникации все подобные действия кончались неудачами.


Социально-политическая структура Литовского государства еще не могла обеспечить его наступательной силы там, где наступление сталкивалось- с относительно густой сетью замков, обороняемых сравнительно многочисленным и хорошо технически вооруженным рыцарством. С другой стороны, и это колониальное рыцарство было слишком слабо для того, чтобы сломить систему обороны феодального государства. Так было на Ближнем Востоке и на подступах к Руси. Так все повторилось и на границах Литвы. Агрессия немецких феодалов сорвала процесс объединения балтских племен под эгидой Литовского государства. В свою очередь образование Литовского государства сорвало планы агрессоров полностью овладеть Прибалтикой и выйти на широкие подступы к Руси. Таков итог борьбы Литвы против агрессии крестоносцев в XIII в.

hook

Jotvingių "žodynėlis"